По меньшей мере тогда она сочла ее многозначительной. Ну, что прошло, то прошло… Но не осталось ли где-то сюжета той истории? Ведь, кажется, на следующий день она записала план той очаровательной, причудливой сказки в одну из «книжек от Джимми». Эмили вскочила с кровати в призрачном свете летней лунной ночи, торопливо зажгла одну из знаменитых свечей Молодого Месяца и принялась рыться в кипе старых «книжек от Джимми». Да, вот этот сюжет. «Продавец снов». Эмили присела на корточки и прочитала его целиком. Он был великолепен и снова захватил ее воображение, вызвав прилив творческих сил. Она напишет на его основе целую книгу, она начнет сию же минуту. Накинув халат на обнаженные белые плечи, чтобы защитить их от прохлады, которую нес с залива легкий ночной ветерок, она села у открытого окна и начала писать. Все остальное было забыто — по меньшей мере на время, — осталась лишь возвышенная, всеобъемлющая радость творчества.
Тедди стал лишь смутным воспоминанием, любовь — задутой свечой. Ничто не имело значения, кроме ее повествования. Характеры оживали под ее пером, толпились в ее сознании, яркие, притягательные, требовательные. Остроумие, слезы и смех струились из ее пера. Она жила и дышала в другом мире и, вернувшись назад в Молодой Месяц только на рассвете, обнаружила, что лампа догорела, а стол завален страницами рукописи. Первые четыре главы ее книги! Ее книги! Какое волшебство, и восторг, и благоговение, и недоверчивое удивление были в этой мысли.
Несколько недель Эмили, казалось, по-настоящему жила только тогда, когда писала свою книгу. Дин в эти дни находил ее необычно восторженной, отстраненной, рассеянной, ушедшей в себя. Ее разговоры были скучны — настолько, насколько такое было возможно для Эмили, — и пока ее телесная оболочка сидела или прогуливалась рядом с ним, ее душа пребывала… где? В каких-то неведомых сферах, куда он, даже если бы постарался, не смог бы последовать за ней. Она ускользнула от него.
V
Эмили написала свою книгу за шесть недель… и закончила ее на рассвете. Отбросив перо, она подошла к окну и подняла к утреннему небу лицо — бледное, с усталым, но торжествующим выражением.
Удивительная музыка доносилась откуда-то из-за густой листвы безмолвной рощи Надменного Джона, из-за лежащих в розовом свете зари лугов, из-за сада Молодого Месяца, в котором царил вечный волшебный покой. Музыка звучала в душе Эмили, и ветер на холмах, казалось, с готовностью откликался на радостные звуки, танцуя в такт с ними. Холмы, море, утренние тени — весь мир взывал к ней тысячей сказочных, одобрительных, сочувственных голосов. Старый залив пел. Слезы счастья стояли в ее глазах. Она написала это… О, как она была счастлива! Восторг этой минуты возместил ей все ее труды.
Книга закончена, завершена! Вот она, «Продавец снов», ее первая книга. Не великое произведение… о нет, но ее произведение… ее собственное. Нечто, чему она дала жизнь, нечто, не существовавшее прежде — до того как она создала его. И эта книга была хороша. Эмили знала это… Чувствовала это. Яркая, изысканная сказка, полная романтики, юмора, страстной силы. Восторг творчества, словно сияющий свет, все еще озарял каждую страницу. Эмили перелистывала их, читая отрывки то тут, то там… и удивляясь, неужели она действительно написала это! Она стояла прямо под одним из концов радуги. Неужели она не сумеет коснуться этой волшебной, призрачной арки? Эмили казалось, что ее пальцы уже сжимают горшок с золотом радуги.
Вошла тетя Элизабет, как всегда спокойно пренебрегающая ненужными формальностями, вроде стука в дверь.
— Эмили, — сказала она сурово, — ты опять просидела за столом всю ночь?
Эмили вернулась на землю, испытав то ужасное потрясение, которое можно правильно описать лишь словами «глухой удар»… и вдобавок «тошнотворный». Невыносимо тошнотворный. Она стояла перед теткой как виноватая школьница. А «Продавец снов» вдруг стал просто кучей исчирканной бумаги.
— Я… я не сознавала, как летит время, тетя Элизабет, — запинаясь, выговорила она.
— Ты уже достаточно взрослая, чтобы быть благоразумнее, — сказала тетя Элизабет. — Я не против твоего писательства… теперь. Похоже, ты можешь зарабатывать на жизнь таким способом — вполне достойным леди. Но ты погубишь свое здоровье, если продолжишь вести себя так неосмотрительно. Ты забыла, что твоя мать умерла от туберкулеза? Во всяком случае, не забудь, что ты должна сегодня собрать фасоль. Ее уже давно пора собрать…
Эмили собрала страницы своей рукописи, и весь ее беззаботный восторг куда-то исчез. Возвышенные радости творчества остались позади, теперь предстояли низменные коммерческие заботы — пристроить книгу в какое-нибудь издательство. Эмили перепечатала рукопись на маленькой, видавшей виды пишущей машинке, которую Перри купил для нее по случаю на какой-то распродаже. Машинка пропечатывала только половину всех заглавных букв и вообще не печатала букву «м». Эмили вписала заглавные буквы и букву «м» пером и отправила рукопись в издательство. Издательство прислало ее обратно с напечатанным на машинке скучным длинным ответом, смысл которого сводился к тому, что их «рецензенты отметили ряд достоинств произведения, однако публикации оно все же не заслуживает».
Эта «обидно-снисходительная похвала» привела Эмили в такой ужас, в какой не смог бы привести ни один напечатанный типографским способом стандартный отказ. Что уж говорить о том, каким стал для нее третий час последовавшей ночи! Нет, из сострадания воздержимся от рассказа об этом… да и о том, каким был третий час многих других ночей.
«Честолюбие! — с горечью писала Эмили в своем дневнике. — Смешно! Где теперь мои честолюбивые мечты? И вообще что такое честолюбие? Чувство, что жизнь лежит перед тобой, как чистая, неисписанная белая страница, на которой ты можешь вывести свое имя крупными буквами успеха? Чувство, что у тебя достаточно желания и способностей, чтобы завоевать корону? Чувство, что грядущие годы спешат тебе навстречу, чтобы положить к твоим ногам щедрые дары? Прежде я знала, что это за чувство».
Эта запись свидетельствовала лишь о том, что Эмили все еще была очень юной. Но муки юности вполне реальны, хотя спустя годы мы узнаём, что «проходит все», и удивляемся тому, из-за каких пустяков когда-то страдали. Она пережила три мучительных недели из-за этого отказа, но затем оправилась — настолько, чтобы послать свое произведение в другое издательство. На этот раз издатель ответил ей, что мог бы рассмотреть вопрос о публикации книги, если автор внесет определенные изменения. Повесть слишком «скучная», надо сделать ее «поживее». Да и конец никуда не годится, его следует радикально изменить.
Эмили с яростью разорвала это письмо в клочки. Изуродовать ее книгу? Никогда! Само предложение издателя было оскорблением.
Когда и третий издатель прислал рукопись обратно со стандартным, отпечатанным в типографии отказом, вера Эмили в ее произведение умерла. Она убрала рукопись подальше, с глаз долой и снова с мрачным видом взялась за перо.
— Что ж, во всяком случае короткие рассказы у меня получаются неплохо. Продолжу заниматься своим делом.
Однако мысль о книге неотступно преследовала ее. Через несколько недель она достала рукопись и перечитала ее с начала и до конца — холодно, критически, отрешившись от обманчивого первого восторга и от столь же обманчивого уныния, вызванного редакторскими отказами. Книга, как и прежде, ей понравилась. Возможно, это был не совсем тот шедевр, каким Эмили считала «Продавца снов» прежде, но все равно повесть можно было с чистым сердцем назвать хорошим произведением. Что же дальше? Ни один писатель — как она слышала — неспособен правильно оценить свой собственный труд. Ах, если бы был жив мистер Карпентер! Он сказал бы ей правду. И неожиданно Эмили приняла ужасное решение. Она покажет книгу Дину! Она попросит его высказать взвешенное, беспристрастное мнение и впредь станет руководствоваться этим мнением. Она знала, это будет нелегко для нее. Ей всегда нужно было сделать усилие над собой, чтобы показать кому-либо свои рукописи — особенно Дину, который знал так много и читал все на свете. Но она должна знать правду! Дин скажет ей правду — будь то приятную или неприятную. Он всегда был невысокого мнения об ее рассказах. Но книга — это совсем другое дело. Неужели он не увидит в повести ничего стоящего? Если не увидит…