Только об одном они не заговорили — о том, чего Эмили боялась. Тедди не упомянул о таинственном видении на лондонском вокзале. Как будто ничего такого никогда не было. Однако Эмили чувствовала, что именно случившееся в тот день снова соединило их после долгого взаимного непонимания. Конечно, лучше промолчать, ведь это было нечто мистическое, один из секретов богов, о котором не следует говорить вслух. Конечно, лучше забыть, ведь дело сделано и Тедди остался в живых. И все же — так уж неразумны мы, смертные! — Эмили испытывала нелепое разочарование оттого, что он обошел эту тему молчанием. Разумеется, ей не хотелось, чтобы он говорил об этом. Но если это для него что-то значило, то разве не должен был он об этом заговорить?

— Как хорошо снова оказаться здесь, — продолжал Тедди. — Кажется, ничто вокруг не изменилось. Время остановилось в этом райском саду. Смотри, Эмили, как ярко горит Вега в созвездии Лиры. Наша звезда. Ты забыла ее?

Забыла? Как ей прежде хотелось суметь забыть!

— Мне писали, что ты собиралась выйти замуж за Дина, — сказал Тедди отрывисто.

— Собиралась… но не смогла, — сказала Эмили.

— Почему? — спросил Тедди так, словно имел полное право спрашивать.

— Потому что я не любила его, — отвечала Эмили, признавая это его право.

Смех, счастливый, восхитительный смех, который заставляет других тоже рассмеяться. Смех — это так безопасно… Человек может смеяться, не выдавая своих истинных чувств. Появилась Илзи. Илзи бежала к ним по дорожке. Илзи в золотистом, под цвет ее волос, шелковом платье и золотисто-коричневой, под цвет ее глаз, шляпе. Казалось, что великолепная золотистая роза развернула свои лепестки в саду.

Эмили почти обрадовалась ей в ту минуту. Тедди затронул в разговоре самую тяжелую тему, и некоторые из признаний прозвучали бы ужасно. Она отодвинулась от него, почти чопорно, снова сделавшись гордой Марри из Молодого Месяца.

— Дорогие мои, — сказала Илзи, обнимая каждого одной рукой. — Разве это не восхитительно? Все снова вместе! Ах, как я вас люблю! Давайте забудем, что мы старые, и солидные, и умудренные опытом, и несчастные, и снова, только на одно счастливое лето, станем буйными, дерзкими, счастливыми детьми.

II

Следующий месяц был прекрасен — месяц неописуемо великолепных роз, нежнейших утренних туманов, серебряного совершенства лунного света, незабываемых аметистовых сумерек, барабанной дроби дождя, призывных горнов ветра, пурпура и звездной пыли цветущих садов. Месяц тайны, музыки, волшебства. Месяц смеха, танцев, радости, бесконечного очарования. Но вместе с тем и месяц сдержанных, тайных размышлений. Вслух ничего сказано не было. Эмили и Тедди редко оставались наедине. Но человек чувствует, знает. Эмили светилась счастьем. Странное беспокойство в ее глазах, прежде так огорчавшее тетю Лору, исчезло. Жизнь была хороша. Дружба, любовь, наслаждение чувств и наслаждение духа, печаль, красота, успех, неудача, стремление — все было частью жизни, а потому интересно и желанно.

Каждое утро, когда она просыпалась, новый день казался ей доброй феей, которая принесет ей прекрасный подарок. Честолюбивые мечты были, по меньшей мере на время, забыты. Успех… могущество… слава. Пусть те, кому все это нужно, платят своим трудом и получают желаемое. Но любовь не покупается и не продается. Она подарок.

Даже воспоминание о сожженной книге перестало быть мучительным. Одной книгой больше, одной книгой меньше в этом громадном мире, полном жизни и страсти — какая разница? Какой бледной и призрачной выглядела любая нарисованная жизнь рядом с этим реальным, пульсирующим, искрящимся существованием! Кому, скажите на милость, нужны лавры? Из цветов флердоранжа получится гораздо более душистая корона. И была ли когда-либо звезда судьбы более яркой и манящей, чем Вега из созвездия Лиры?… В переводе на обычный язык это означало, что ни в этом мире, ни в любом другом ничто и никто, не имеет значения, кроме Тедди Кента.

III

— Если бы у меня был хвост, я бы им стегала! — простонала Илзи, бросаясь на кровать Эмили и швыряя через всю комнату один из драгоценных томиков домашней библиотеки Эмили — экземпляр «Рубаи» [42] , который Тедди подарил ей в годы их учебы в Шрузбури. Обложка оторвалась, и листы полетели во все стороны. Эмили рассердилась.

— А ты когда-нибудь бывала в таком состоянии, что не могла ни плакать, ни молиться, ни ругаться? — потребовала ответа Илзи.

— Иногда, — сухо кивнула Эмили. — Но я не срывала зло на книгах, которые никогда не причиняли мне никакого вреда. Я просто шла и отрывала кому-нибудь голову.

— У меня не оказалось под рукой головы, которую можно было бы оторвать, но то, что я сделала, ничуть не хуже, — сказала Илзи, бросив злобный взгляд на фотографию Перри Миллера, стоявшую на письменном столе Эмили.

Эмили тоже взглянула на фотографию, и ее лицо, если использовать выражение Илзи, «Марризировалось». Фотография стояла на прежнем месте, но там, откуда прежде на нее пристально и дерзко смотрели глаза Перри, были теперь лишь неровные, уродливые дыры.

Эмили пришла в ярость. Перри так гордился этими фотографиями. Он впервые в жизни сфотографировался.

— Никогда не мог позволить себе такой расход прежде, — сказал он откровенно.

На фотографиях он был очень красив, хотя выглядел слишком напористым со своими гладко зачесанными назад волнистыми волосами, решительно сжатым ртом, упрямым подбородком и в несколько вызывающей позе. Тетя Элизабет долго смотрела на снимок, втайне удивляясь самой себе: как это она когда-то могла заставлять такого великолепного молодого человека есть в кухне? А сентиментальная тетя Лора вытерла глаза и подумала, что, возможно, в конце концов… Эмили и Перри… совсем неплохо иметь в семье адвоката, если уж не священника и не доктора. Хотя, конечно, Стоувпайптаун…

Перри отчасти испортил впечатление от своего подарка тем, что снова сделал Эмили предложение. Перри Миллеру было нелегко вбить себе в голову, что есть нечто такое, чего он не может добиться. А он всегда хотел добиться руки Эмили.

— Я теперь ухватил удачу за хвост, — заявил он гордо. — Пошел в гору. С каждым годом буду взбираться все выше. Почему ты никак не можешь решиться на то, чтобы принять мое предложение, Эмили?

— Разве дело только в том, чтобы решиться? — спросила Эмили язвительно.

— Конечно. А в чем же еще?

— Слушай, Перри, — сказала Эмили твердо. — Ты добрый старый приятель. Ты мне нравишься… и всегда будешь нравиться. Но я устала от этих твоих глупостей и собираюсь положить им конец. Если ты еще раз предложишь мне выйти за тебя, я до конца моей жизни не буду с тобой разговаривать. Раз уж ты сам такой решительный, реши окончательно, чего ты хочешь — чтобы я осталась твоим другом или исчезла из твоей жизни.

— Ну, ладно. — Перри с философским видом пожал плечами. Он уже почти пришел к выводу, что, возможно, не стоит больше понапрасну увиваться вокруг Эмили Старр, получая от нее одни лишь оскорбления. Десять лет — достаточно большой срок, чтобы оставаться отвергнутым, но верным пастушком. Были в конце концов и другие девушки. Возможно, он сделал ошибку. Был слишком верным и упорным. Если бы он ухаживал урывками, становясь то влюбленным, то равнодушным, как Тедди Кент, ему, возможно, повезло бы больше. Таковы уж девушки. Но вслух Перри этого не сказал. Стоувпайптаун уже кое-чему уже научился. Он сказал лишь:

— Если бы ты только перестала смотреть на меня таким взглядом, я, вероятно, перестал бы вздыхать о тебе. Но должен признать, что никогда не добился бы таких успехов в жизни, если бы не влюбился в тебя. Я был бы всего лишь батраком или рыбаком в гавани. Так что — мне очень жаль. Я не забыл, как ты верила в меня, и помогала мне, и защищала меня перед твоей тетей Элизабет. Мне было… было… — Красивое лицо Перри вдруг вспыхнуло, а его голос дрогнул. — Мне было… приятно… мечтать о тебе все эти годы. Думаю, теперь придется это дело бросить. Вижу, что все бесполезно. Но не лишай меня хотя бы твоей дружбы, Эмили.